— Слушайте, у меня чуть не случился роман с большевиком-подпольщиком, — сказала, смеясь, Саломея Николаевна.
— Ого! А почему «чуть»? — заинтересовалась баронесса Будберг.
— Мы поехали с мамой из Баку в Петербург. Это был мой первый выезд в большой свет, в общество. Папа ждал нас в Петербурге. Я была юная, совершенное дитя, худенькая, как цыпленок.
— И красоты неимоверной, — басом сказала Мария Игнатьевна.
— Не думаю, но что-то во мне, конечно, было. И в вагоне познакомились мы с очаровательным человеком. Грузин. Светский, свободный в манерах. Влюбился. Смотрел на меня так волнующе. Но что-то в нем было неуловимо скользкое. Назвал свое имя — кажется, Вахтанг. На остановках он всегда волновался и норовил уйти погулять. Приносил мне цветы, соленые огурцы, яблоки. Мы долго с ним по вечерам разговаривали возле нашего купе, у окна. Так, обо всем. Знаете, эти разговоры, когда говорят одно, а думают другое. Он сказал мне, что никогда меня не забудет. Но я от природы не слишком обращаю внимание на мужские комплименты — им ничего не стоит говорить это каждой встречной женщине.
Перед Петербургом попутчик заметно волновался, все оглядывался. Сказал мне, что уверен в нашей будущей встрече, взял адрес квартиры, где мы с мамой собирались жить, но своего адреса не предлагал. Я и не спрашивала. Я как-то сразу поняла, что он — с загадкой. Тогда подпольщиков была масса! Поезд подошел. Папа встречает нас, и родственники тоже, все шумят, с цветами. Вахтанг куда-то исчез. Не попрощался. А я заметила, что на перроне много полицейских. Не знаю, показалось мне или на самом деле, уже выходя из здания вокзала, я опять увидела в стороне большую группу полицейских, а в их кругу — как будто наш попутчик, его спина, голова вниз. Так оно и было. Он написал мне из какой-то глухомани, Архангельска, что ли, не помню, рассказал, что его взяли, как только поезд подошел к перрону. В письме представлялся полным именем, извинялся, что революционное подполье не давало тогда ему права назвать себя, объяснялся в любви и опять выражал уверенность в нашей встрече. Я с ним больше никогда не встретилась.
Уже в эмиграции я узнала, что Авель Софронович Енукидзе — это был он — занимает высокий пост в советском правительстве. А в начале тридцатых мой брат попал в типичную советскую беду — в тюрьму по оговору. Я написала Енукидзе, чтобы он помог. Переслала письмо с оказией, и Енукидзе, представьте, все сделал для моего брата. Даже ответ прислал — написал, мол, счастлив, что я его за столько лет не забыла. Звал переехать в Россию — «одного вашего слова достаточно, и все у вас будет».
Писал: «…если вы все такая же решительная, умная и прекрасная, как тогда, в вагоне, ваше место здесь». Мой муж, Александр Яковлевич, возненавидел это письмо. Одна мысль, что я могу уехать, привела его в бешенство. Кажется, он уничтожил письмо.
И знаете, что я думаю? Мои два, да, да, кажется, два письма к Енукидзе, возможно, были уликой против него, когда его, бедного, Сталин посадил и потом ликвидировал (глагол! — Л.В.).
— Вполне вероятно, — прогудела Будберг. — Я знала Енукидзе. Красивый был. Очень любил творческую интеллигенцию. Большой бабник. Холостяк. Может, он вас тем письмом замуж звал? Хорошо, что не поехали. Вас бы вместе ликвидировали. Говорили, он покровительствовал балету Большого театра и развлекался с балеринами. Его за какие-то такие делишки Сталин из руководства выкинул. Оба бобылями жили, но Сталин на баб глаз не поднимал, а этот вертелся.
Давайте помянем красавчика, — подняла она рюмку с водкой, — пострадать из-за юбки — святое дело. А вы, Саломочка, наверное, правы. Ему вас заодно с другими в любовницы вписали: «переписка с любовницей-эмигранткой, английской шпионкой, женой известного масонщика Александра Гальперна».
А? Что? Звучит пятьдесят восьмая статья? Дорого обошелся Енукидзе невинный флирт в вагоне из Баку в Петербург.
— Ах, это всего лишь предположение, — сказала Саломея.
Из книги Ларисы Васильевой "Кремлевские жены"
На фото - Авель Енукидзе
..но царице сужденно быть одной.. ....
